– Итак, Кацумата! Кацумата Ворон, Кацумата – главный сиси, вождь сиси и покровитель женщин, – сказал Ёси, и голос его был так мягок. – Какой стыд, что вы живы. Пожалуйста, правду. Койко, она была частью вашего заговора, neh?
Кацумата лихорадочно пытался собраться с мыслями, и когда ответ не последовал немедленно, самурай, стоявший на сломанной руке, резко пнул торчащую кость, и он закричал: железная воля, которой он, как ему всегда представлялось, обладал, оказалась потерянной вместе со свободой.
– Пожалуйста, о, пожалуйста…
– Койко, она была частью вашего заговора?
– Не моего заговора, государь, ее и мамы-сан, ее, государь, – захлебываясь, забормотал сломленный человек, его голова горела огнем, как и рука, боль была невыносимой, – нет… она была… это была она, она и ее мама-сан, не я, господин, я был ни при чем, это все она и Мэйкин, ее мама-сан, не я, это они, не я…
– Сока? А Сумомо, та сиси, которая бежала вместе с вами через поземный ход, ход в Киото, помните? Вы помните Сумомо? Вы запугали Койко и, тайно от нее, приказали Сумомо убить меня, neh?
– Сум… момо, государь? Я не знаю… кто… кто она… я ни при чем… ни при… – Слова перешли в еще один вопль, когда человек, стоявший на его руке, переступил с ноги на ногу.
Ёси вздохнул, его лицо ничего не выражало. Он сделал знак Мэйкин, которая стояла сбоку, так, чтобы Кацумата не мог ее видеть, рядом с Инэдзином.
– Вы слышали своего обвинителя, Мэйкин?
– Да, государь. – Она, пошатываясь, вышла вперед, голос ее звучал тихо и дрожал. – Прошу прощения, он лжет. Мы никогда не участвовали в заговоре против вас, никогда, он лжет. Нас не в чем упрекнуть. – Она опустила глаза на Кацумату, ненавидя его, радуясь, что предала его и что ее месть свершилась – его трусость и то, что он был пойман живым, вознаградили ее больше, чем она смела надеяться.
– Лжец! – прошипела она и отшатнулась, когда он начал яростно рваться, тщетно пытаясь дотянуться до нее, пока еще один самурай не ударил его снова и он, потеряв сознание, не откинулся на спину, бессвязно мыча. Никто из окружавших не сочувствовал ему.
В голове у нее стучало, как никогда раньше, рот наполнился горечью.
– Но, государь, прошу прощения, правда также и то, что я знала его, как и мое сокровище, но только как старого клиента, только так. Когда-то давно он был нашим клиентом, и я не знала тогда, кем он был и чем эта… – она заколебалась, подбирая слово, которое вместило бы всю ее ненависть, – … эта мразь занималась в действительности.
– Я верю вам, Мэйкин. Хорошо, наконец-то я знаю правду. Хорошо. И поскольку лжет он, вы можете владеть им, как я обещал.
– Благодарю вас, господин.
– Выполняй все ее приказания, – сказал он Абэ, – потом выведи ее наружу.
Он удалился. Все самураи ушли с ним, окружая его, прикрывая, как щитом. Остался только Абэ и с ним те четверо, что удерживали на земле распятого, который со стоном приходил в себя. Она ждала, смакуя этот миг, за себя, за Койко, за весь Плывущий Мир, где месть так редка, так безнадежно редка.
– Пожалуйста, разденьте его, – сказала она вполне спокойно. Они подчинились. Она опустилась на колени и показала Кацумате нож. Нож был маленьким, но достаточным для ее целей. – Предатель, тебе не совокупляться в аду, если ад существует.
Когда по прошествии долгого времени пронзительные вопли перешли в бессознательный хрип, она обошлась с ним как со свиньей.
– Потому что свинья ты и есть, – пробормотала она, вытерла насухо нож и заткнула его за свой оби; руки и рукава ее все еще оставались в крови.
– Я заберу это, пожалуйста, – сказал Абэ, борясь с тошнотой, которую вызвала ее месть. Она молча протянула ему нож и последовала за ним во двор в окружении воинов. Ёси ждал ее. Она опустилась на колени прямо в грязь.
– Благодарю вас, господин. Полагаю, он пожалел, что предал вас, предал нас, прежде чем уйти. Благодарю вас.
– А вы, Мэйкин?
– Я никогда не предавала вас, я сказала правду, я сказала вам все, что знала, и отдала сегодня предателя в ваши руки.
– И что же?
Она без страха посмотрела ему в лицо. Не многие глаза были столь же неумолимы, как у него, но она отбросила это, предпочитая видеть в нем мужчину, одного из тысяч клиентов или чиновников, которых она за свою жизнь подчинила своей воле, добиваясь от них денег или услуг, для себя или для своего дома.
– Пора отправляться в дальний путь, государь. – Она опустила руку в рукав и достала оттуда маленькую склянку. – Я могу сделать это здесь, если вы пожелаете, мое посмертное стихотворение написано, Гъёкояма владеют домом Глицинии. Но я из Плывущего Мира, – с гордостью произнесла она. – Мне не к лицу покидать этот мир оскверненной, когда мои руки и одежда запачканы нечистой кровью. Я бы хотела уйти чистой. Я бы хотела вернуться в свой дом. Последнее желание, государь: горячая баня и чистые одежды. Пожалуйста?
56
Йокогама
Вторник, 13 января
Ранним утром Анжелика вместе с другими всадниками выехала верхом, чтобы прогулять свою лошадь на ипподроме Иокогамы. Она в одиночестве скакала по кругу легким галопом, намеренно отделившись от остальных и едва их замечая. Народу на ипподроме было много, и все внимательно следили за ней. Большие деньги скакали вместе с ней в седле в это утро. У нее была задержка. По крайней мере, на один день.
– Эдвард, у нее то самое, не так ли? – спросил Паллидар, подъезжая к Горнту на противоположной стороне поля. – Э… задержка?
– Да, сэр, если все посчитать, так оно и получается. – Горнт посмотрел на нее и задумался, как ему быть. Она сидела на черной лошади, которую ей подарил Малкольм, и была в черной амазонке, очень облегающей, черных сапожках и шляпе с вуалью, закрывавшей лицо до половины. – У нее прекрасный портной, я раньше не видел на ней этого наряда.
– Да, и седло у нее отличное, – сухо заметил Паллидар.
Оба рассмеялись.
– Но в седле она держится волшебно, никаких сомнений на этот счет, хороша, как любая красотка из Южных Штатов.
– Нет, серьезно, что вы думаете? Я хочу сказать, ходят самые разные слухи про сроки, не многие из нас имели в прошлом… э… ну, не многие из нас знают о «женском проклятии», периодах и всем таком прочем. Вы поставили деньги на это?
Столько, что ты и не поверишь, подумал Горнт.
– Вчера я напрямик спросил об этом у Хоуга.
– Господь милостивый, прямо так и спросили? Вот уж на что у меня никогда не хватило бы духу, старина. – Паллидар наклонился ближе к нему, он сидел на драгунском мерине серой масти, который был на ладонь выше лошади Горнта. – Что он сказал?